«Решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии», — провозглашал Сталин, как бы подводя итог всей этой вакханалии.

В 1928 году Сталин, начиная коллективизацию, жаловался в одном из своих интервью на «реакционное духовенство», отравляющее души масс. «Единственное, о чем надо пожалеть, — сказал он, — что духовенство не было с корнем ликвидировано».

Высокопреосвященнейший Иоанн,

митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский

САМОДЕРЖАВИЕ ДУХА

ИМПЕРСКАЯ ИДЕЯ В XIX ВЕКЕ

      В ТОМ ВИДЕ, в каком эта идея была оформлена русской консервативной мыслью XIX века, ее нельзя признать полностью соответствующей церковному вероучению о промыслительном предназначении России. Мощная централизованная государственность, рассматриваемая Церковью лишь как средство к "житию мирному, во всяком благочестии и чистоте", как условие удобнейшего и скорейшего спасения душ человеческих, как "ограда церковная", обеспечивающая надежную защиту народным святыням, — эта государственность приобретала в глазах русских империалистов самостоятельное, самодовлеющее значение.
Быть русским, согласно такому воззрению, не значит быть великороссом, украинцем или белорусом по факту этнического происхождения. Быть русским — не значит быть православным по вероисповеданию. Быть русским — значит быть верноподданным Императора Всероссийского, гражданином Империи, носителем имперской идеи.
      "Есть в России одна господствующая народность, один господствующий язык, выработанный веками исторической жизни. Однако есть в России и множество племен, говорящих каждое своим языком и имеющих каждое свой обычай, — писал один из лучших русских публицистов конца XIX века М. Н. Катков. — Но все эти разнородные племена, все эти разнохарактерные области, лежащие по окраинам великого русского мира, составляют его живые части и чувствуют единство с ним в единстве государства, в единстве верховной власти — в Царе, в живом, всеповершающем олицетворении этого единства.
      В России есть господствующая Церковь, но в ней же есть множество всяких исключающих друг друга верований. Однако все это разнообразие бесчисленных верований, соединяющих и разделяющих людей, покрывается одним общим началом государственного единства. Разноплеменные и разнохарактерные люди одинаково чувствуют себя членами одного государственного целого, подданными одной верховной власти. Все разнородное в общем составе России, все, что, может быть, исключает друг друга, враждует друг с другом, сливается в одно целое, как только заговорит чувство государственного единства. Благодаря этому чувству Русская земля есть живая сила повсюду, где имеет силу Царь Русской земли" * .

* Эта имперская идея, но уже "освобожденная" и от Православия, и от Самодержавия, легла впоследствии в основание идеологии "евразийства", а отчасти и "национал-большевизма", расцветшего в короткий промежуток времени между концом Великой Отечественной войны и началом хрущевской "оттепели". Попытки реанимировать ее можно увидеть и сегодня.

      При всем понимании того, что в основании подобных воззрений (в отличие от русофобствующего западничества) лежат побуждения несомненно благонамеренные и во многом совершенно здравые, нельзя не видеть, что умаление внутреннего, религиозного, духовно-нравственного начала русской государственности в угоду ее внешнему могуществу и блеску как раз и привело к катастрофе — революции 1917 года. Призрачна и непрочна любая сила, любая мощь, если она не основывается на твердом фундаменте духовного единства — теперь, после того, что пришлось пережить России в XX веке, мы можем сказать это со всей определенностью.

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ, К КОТОРЫМ НЕ ПРИСЛУШАЛИСЬ

      "КАК БЫ НИ БЫЛА громадна власть государственная, она утверждается ни на чем ином, как на единстве духовного самосознания между народом и правительством, на вере народной: власть подкапывается с той минуты, как начинается раздвоение этого, на вере основанного сознания", — писал Константин Петрович Победоносцев, предупреждая общество о возможных страшных последствиях "расцерковления" русского самосознания (4). — "На правде основана всякая власть, и поелику правда имеет своим источником и основанием Всевышнего Бога и закон Его, в душе и совести каждого естественно написанный, — то и оправдывается в своем глубоком смысле слово: несть власть, аще не от Бога..." (Рим. 13:1).
      Знаменитый обер-прокурор Святейшего Синода, пользовавшийся полным доверием и поддержкой монарха, Победоносцев приложил немало сил, чтобы остановить сползание России в пропасть. "Великое и страшное дело — власть, — пытался втолковать он осуетившемуся обществу, — потому что это дело священное... Власть — не для себя существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречен человек. Отсюда и безграничная, страшная сила власти, и безграничная, страшная тягота ее"(5).
      Неспособная понять высоту и важность предлагавшегося ей поучения, "либеральная общественность" возненавидела Победоносцева, клеймя его "реакционером" и "мракобесом". "В каком невежестве и в какой дикости ума растет и развивается эта масса недоучек или пролетариев науки, — сокрушался он, — воспитанная на статьях либеральных газет, на нелепых прокламациях, на подпольных памфлетах, на слухах и сплетнях, из уст в уста передающихся...".
      Не желая отступать перед чернью, Победоносцев сражался за Россию до конца. " Мне ставится в вину дело, — писал он Николаю II, — которое я считаю в нынешнее время самым важным и нужным для России делом, — ибо в народе вся сила государства, и уберечь народ от невежества, от дикости нравов, от разврата, от гибельной заразы нелепых возмутительных учений — можно только посредством Церкви..." (6).
      В своей борьбе Константин Петрович не был одинок, но — мало, ох, мало было у него соратников. Одним из них — выдающимся во всех отношениях — стал Лев Александрович Тихомиров.
      Участник заговора против Александра II, террорист, известный в подполье под кличкой "Тигрыч", приятель Желябова, Лаврова и Плеханова, без пяти минут жених Софьи Перовской, беглец, эмигрировавший из России, спасаясь от полиции, — он неожиданно раскаялся, был прощен Александром III и, вернувшись на родину, превратился в крупнейшего теоретика монархизма, редактора самой монархической газеты России — "Московских ведомостей", советника Столыпина.
      "Вопрос сегодня стоит так: возрождение или гибель", — писал Тихомиров, предупреждая общество о существовании могущественных сил, заинтересованных в разрушении России. "Еще в 1879—1881 годах, — говорил он, — я, переживая жизнь заговорщика, почувствовал, что мы все..., воображая делать все по-своему, действуем, однако, словно пешки... в виду достижения цели не нашей, а какой-то нам неизвестной... Я уже давно не мог отрешиться от ощущения какой-то всесильной руки, нами двигающей..." (7).
      Осознание спасительной роли Церкви пришло к Тихомирову позже, "впоследствии, когда мой хаос мыслей начал улегаться и я действительно... отрекся от старых нелепых идеалов, стал христианином, понял цели жизни личной, а потому и социальной..." (8). С этого момента бывший народоволец-террорист превратился в православного патриота, национально мыслящего приверженца традиционного российского самодержавия. До самой смерти (он умер в 1923 году, пережив кошмар революции гражданскую войну) не перестал Тихомиров утверждать, что русский идеал требует "не разрушать общество, а хранить его улучшать, вести по возможности к совершенству", что такое совершенство — "не разделение, а союз: союз людей с Богом, Государства с Церковью и братский союз людей между собой".
      В последние десятилетия перед революцией немногие уже понимали это во всей полноте и определенности. "Молиться надо — писал в 1901 году русский духовный писатель Сергей Александрович Нилус. — Что-то грозное, стихийное, как тяжелые свинцовые тучи, навалилось непомерною тяжестью над некогда светлым горизонтом Православной России. Не раз омрачался он: тысячелетняя жизнь нашей родины не могла пройти без бурь и волнений в области духа, но корабль Православия, водимый Духом Святым среди ярившихся косматых волн, смело и уверенно нес Россию к цели ее, намеченной в Предвечном Совете...
      Бог избрал возвеличенную Им Россию принять и до скончания веков блюсти Православие — истинную веру, принесенную на землю для спасения нашего Господом Иисусом Христом. Мановением Божественной Десницы окрепла Православная Русь на диво и страну врагам бывшим, настоящим и... будущим, но только при одном непременном условии — соблюдении в чистоте и святости своей веры.
      С непонятной жаждой новизны стремились мы вступить в XX век. Точно некая незримая сила толкала нас разорвать необузданным порывом цепи, связующие наше настоящее со всеми заветами прошлого... Наши первые шаги на пути нового столетия ознаменовались ярко и резко выраженными стремлениями сбросить с себя ярмо устоев нашей духовной жизни , и в безумии своем мы первый удар нанесли под самое сердце свое — в наше Православие" (9).
      Плоды не заставили себя долго ждать: через шестнадцать лет после написания этих строк Россия рухнула в бездну.
ВАШ ОТЕЦ - ДИАВОЛ, И ВЫ ХОТИТЕ ИСПОЛНЯТЬ ПОХОТИ ОТЦА ВАШЕГО

ДЕМОНЫ РЕВОЛЮЦИИ

      В 1917 ГОДУ РОССИЯ была потрясена социальной катастрофой, самой страшной и кровавой из всех, известных человечеству. Ни по грандиозным масштабам, ни по своей жестокости, ни по продолжительности (ибо она не окончилась до сих пор) русская революция не знает себе равных. И тем не менее, несмотря на многодесятилетний опыт безмерных скорбей и невероятных тягот, мы в большинстве своем так и не поняли — что же произошло (и происходит) с Россией, какая сила превратила цветущую, бурно развивающуюся страну сперва в арену кошмарной братоубийственной бойни, затем в огромный концлагерь, в полигон разнузданного, откровенного и циничного богоборчества, а в завершение всего отдала одураченную, ограбленную и преданную Русь «на поток и разграбление» алчной своре международных преступников и проходимцев, действующих под глумливой вывеской «демократии».
      Не разобравшись во всем этом, не осознав причин нашей великой всенародной беды, не поняв, как действуют разрушительные механизмы, запущенные на Русской земле много лет назад, не сможем мы восстановить здоровое, естественное течение русской жизни, обезвредить ядовитые всходы безбожия и сатанизма, воскресить Святую Русь.

ВОСПОМИНАНИЯ КНЯЗЯ ЖЕВАХОВА

 «Задача революции 1917 года, — пишет Жевахов, — заключалась в уничтожении России и образовании на ее территории... опорного пункта для последующего завоевания западно-европейских христианских государств... Впереди стояли гонения на Православную Церковь, расхищение несметных богатств России, поголовное истребление христианского населения, мучения, пытки, казни, воскресали давно забытые страницы истории, о которых помнили только особо отмеченные Богом люди... Предупреждали о наступлении этого момента преподобный Серафим Саровский, Илиодор Глинский, Иоанн Кронштадтский и мудрецы-миряне, один перечень имен которых мог бы составить целую книгу, но им никто не верил...
      И когда наступил этот — давно предвозвещенный — момент, то его не только не узнали, а наоборот, думали, что «новыми» людьми строится «новая» Россия, создаются «новые» идеалы, указываются «новые» пути к достижению «новых» целей. Везде и повсюду только и были слышны «новые» слова, люди стали говорить на «новом», непонятном языке, и с тем большим изуверством и ожесточением уничтожали все «старое», чем больше стремились к этому «новому», с коим связывали представления о земном рае.
      В действительности же происходило возвращение к такому седому, покрытому вековой пылью старому, происходила не «классовая» борьба, или борьба «труда с капиталом», торжествовали не эти глупые, рассчитанные на невежество масс лозунги, а была самая настоящая, цинично откровенная борьба жидовства с христианством, одна из тех старых попыток завоевания мира..., какая черпала свои корни в древнеязыческой философии халдейских мудрецов и началась еще задолго до пришествия Христа Спасителя на землю, повторяясь в истории бесчисленное количество раз одинаковыми средствами и приемами.
      Ни для верующих христиан, привыкших с доверием относиться к Слову Божию, ни для честных ученых, видевших в достижениях науки откровение Божие, не было ничего нового в этих попытках уничтожить христианство и завоевать мир, и только безверие, с одной стороны, и глубокое невежество, с другой, не позволяли одураченным людям видеть в происходящем отражения давно забытых страниц истории» (1).
      Сегодня для нас такое свидетельство чрезвычайно важно, ибо указывает, подтверждая, на религиозный характер второй, Великой Русской Смуты, продолжающейся и по сию пору. Православная Церковь сформировала и воодушевила русскую государственность, даровала народному бытию великую цель и вечный смысл бытия, образовала наш национальный характер, соделав его драгоценным ковчегом для благоговейного хранения Истин Божественного вероучения. Русская духовность неразделимо срослась с державностью, и уничтожить одно без другого было просто невозможно.
      Потому-то издавна, осторожно и терпеливо, маскируясь и лукавя, подтачивали русоненавистники и богоборцы это соборное единство. Программы, имевшие своей целью уничтожение России как оплота христианской государственности в мире, были спланированы не вчера и выполнялись тщательно и неуклонно.
      «К концу 1917 года все эти программы были уже окончательно выполнены, — пишет Жевахов, — и по всей России царил неописуемый террор, посредством которого новая власть закрепляла позиции, завоеванные глупостью, изменой и предательством вожаков русского народа.
      Вся Россия буквально заливалась потоками христианской крови, не было пощады ни женщинам, ни старикам, ни юношам, ни младенцам. Изумлением были охвачены даже идейные творцы революции, не ожидавшие, что работа их даст в результате такие моря крови. Не удивлялись только те, кто помнил §15 «Сионских протоколов», где говорится: «Когда мы, наконец, окончательно воцаримся при помощи государственных переворотов, всюду подготавливаемых..., мы постараемся, чтобы против нас уже не было заговоров. Для этого мы немилосердно казним всех, кто встретит наше воцарение с оружием в руках...»
      Развал России явил такую грандиозную картину разрушения во всех областях государственной, общественной и личной жизни, что потребуются не только тома для описания этой картины, но и великий талант, способный передать потомству весь ужас пережитого...
      Придет время, когда правдиво написанная «История русской революции» сделается настольной книгой для каждого честного, мыслящего христианина — как грозное предостережение грядущим поколениям, как свидетельство попранных гордым человеком законов Божьих, как страшный результат противления воле Божьей».
      И действительно, духовной первопричиной русской трагедии XX века стало помрачение религиозно-нравственного самосознания народа, поддавшегося льстивым посулам земных, тленных благ и ради них отвергшегося того великого служения народа-богоносца, которое было даровано ему свыше и составляло смысл русской жизни на протяжении многих веков. Стоило пошатнуться краеугольному камню веры, как все огромное здание русской государственности обрушилось, похоронив под своими обломками неисчислимые жертвы материалистического обмана.
      Более того, религиозная энергия и сила русской души, до того верой и правдой служившие делу спасения, делу торжества евангельской нравственности и истины Христовой — потеряв православную опору, были легко «перенацелены» на достижение безумных, губительных псевдорелигиозных целей: «торжества мировой революции», «интернациональной солидарности», «построения коммунизма» и тому подобных химер, скрывавших за привлекательной внешностью смертельное для России богоборческое содержание. Творцы революции, обладая многовековым опытом организации антихристианских социальных катаклизмов, рассчитали точно. Они знали, что всякий народ — дитя. Русский же народ, сверх того — дитя доверчивое, доброе и простосердечное. Одурачив его сказками о «народовластии», «всеобщем равенстве», «классовой справедливости», веру России подвергли страшному, огненному, кровавому испытанию...
      «Разрушалась Россия сознательно, — говорит Жевахов, — и ее развал явился не результатом теоретических ошибок и заблуждений идейных борцов революции, желавших взамен дурного старого создать что-то лучшее и новое, как думали и продолжают даже теперь думать непрозревшие люди, а выполнением давно задуманных, гениально разработанных программ, обрекавших Россию на вымирание».

…Надо лишь твердо помнить, что все пережитое нашим народом окажется напрасным, а сами мы станем предателями и изменниками великого русского дела, если не сделаем должных выводов из горького опыта, доставшегося нам безмерной, невосполнимой ценой...
      Правильная оценка феномена Октябрьской (да и Февральской тоже) революции — ключ к пониманию всей русской истории советского периода, с ее многочисленными загадками и противоречиями, героическими свершениями и позорными провалами. Только овладев этим ключом, можно рассчитывать, что он откроет дверь к русскому возрождению, к воскресению Святой Руси, а не к новой эпохе гибельных катаклизмов.

СВЕТ ВО ТЬМЕ СВЕТИТ, И ТЬМА НЕ ОБЪЯЛА ЕГО

СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ...

      РЕВОЛЮЦИЯ и гражданская война стоили России громадных жертв. За период 1917—1921 годов погибло восемь миллионов человек, а объем промышленной продукции в 1920 году составил лишь 13,8 % от «царского», довоенного 1913-го (1). Еще большим был ущерб моральный, религиозно-нравственный, духовный, который невозможно измерить никакими цифрами. Жестоко оборванной оказалась многовековая государственная и церковная традиция, служившая неизменной опорой русского бытия при всех его прежних нестроениях и кризисах. В залитой кровью, разоренной, покрытой дымом пожарищ стране российская история вступила в свою новую, «советскую» эпоху...
      30 декабря 1922 года 1 Всесоюзный съезд Советов утвердил Декларацию об образовании СССР. Таким образом официально завершился процесс уничтожения исторической России и определился ее новый геополитический преемник. На деле же вся история Советского Союза — это тяжелая, жестокая, изнурительная борьба русского народа за возрождение его духовного и государственного величия. Отсюда — все вопиющие противоречия этого периода нашей истории, его героические свершения и позорные провалы.
      Мало-мальски подробный анализ «истории СССР» требует самостоятельного и кропотливого исследования. Мы попробуем дать лишь краткие характеристики ее главнейшим этапам, определить основные тенденции национального самосознания, подвергшегося за это время мощнейшим насильственным воздействиям, постараемся осознать промыслительное содержание этого неимоверного испытания, выпавшего на долю нашего народа.
      С точки зрения господствующей идеологии (имея в виду не убогую закосневшую марксистско-ленинскую догму, а реальное самосознание власти, определявшей курс государственного развития), советскую эпоху русской истории можно условно разделить на пять периодов:

1. Агрессивно-русоненавистнический, — начавшийся с момента революции и продолжавшийся до начала Великой Отечественной войны.
2. Национал-большевистский, — охватывающий военные годы и строительство советской империи, завершившийся со смертью Сталина в 1953 году.
3. Интернационально-коммунистический, — облекшийся в форму псевдолиберальной реакции на «культ личности» и совпадающий по времени с хрущевской «оттепелью».
4. Имперско-бюрократический, «застойный», — включающий в себя почти два десятилетия брежневского правления с небольшим андроповско-черненковским «довеском», когда дряхлеющий колосс СССР существовал уже «по инерции», лишенный какого-либо жизнеспособного внутреннего идеологического содержания.
5. Либерально-демократический, — горбачевский; по сути — ликвидационный. В ходе его исчерпавшая себя коммунистическая верхушка шаг за шагом предавала собственную страну, ее национальные интересы и народ в поисках выхода из мировоззренческого политического и духовного тупика, в котором оказался прогнивший режим. Этот путь закономерно закончился развалом СССР в декабре 1991 года.

      Сегодня, с высоты нашего горького и страшного опыта, пора приступить к изучению недавнего русского прошлого непредвзято и объективно — «не плача, не смеясь, но понимая», говоря словами древнего философа (Спиноза).

РАЗОРЕНИЕ

      «К ТЕБЕ — ОБОЛЬЩЕННЫЙ, несчастный русский народ, сердце мое горит жалостью до смерти, — писал в 1918 году Святейший Патриарх Тихон. — Оскудеша очи мои в слезах, смутися сердце мое (Плач 2:11) при виде твоих тяжких страданий, в предчувствии еще больших скорбей» (2). Увы! — эти горькие слова вещего старца стали пророческими. Первые десятилетия советской власти оказались временем широкомасштабного антирусского геноцида. «Рабоче-крестьянское» правительство советской России стремилось уничтожить рабочих и крестьян так же, как и буржуазный класс населения, ибо его целью было истребление русского народа, как главнейшего оплота христианской культуры», — свидетельствует князь Жевахов (3).
Достижения этой цели добивались тремя главными способами. Наиболее активная, образованная и способная часть населения выкашивалась методами жесточайшего террора. Мы уже касались этого вопроса ранее и здесь нет смысла повторяться. Шли годы, ЧК переименовывали в ОГПУ, затем в НКВД, менялись люди, но кровавая суть учреждения — ликвидация русской национальной элиты — оставалась неизменной.
      Но даже эта гигантская убойная машина имела ограниченную пропускную способность. Даже ее мощностей не хватало. Оказалось, что многовековая подвижническая жизнь Руси, освященная высокими христианскими идеалами, соделала источником сопротивления новым порядкам весь народ, всю его жизнь — от бытовой повседневной текучки до исповеднического служения религиозным святыням. Несмотря на гигантские кровопускания гражданской войны и массовых репрессий, Россия упорно отторгала строителей «светлого будущего».
      Большевистская верхушка прекрасно понимала, что только насилие может обеспечить ей политическое будущее. И в помощь террору на этом пути она призвала искусственный голод, масштабы которого, превышая всякое человеческое разумение, позволяли решить сверхзадачу момента — парализовать ужасом огромную страну, лишить оглушенный невиданным бедствием народ воли к сопротивлению и физической возможности противостоять творимому злу.
      «Ссылки большевиков на неурожай столь же бессовестны, как и все прочее, исходящее от советской власти, — писал Жевахов. — Голод был вызван умышленно, и это видно из того, что население вымирало от него в наиболее цветущих и плодородных губерниях, и тем сильнее, чем выше были урожаи. И это потому, что чем выше были урожаи, тем сильнее советская власть грабила население, лишая его даже семян на обсеменение полей.
      Вызван был голод следующими причинами:

1. истреблением помещиков и уничтожением крупного землевладения;
2. социализацией земли и непомерными налогами, что сразу же сократило посевную площадь более чем наполовину;
3. открытым грабежом хлеба путем насильственного захвата его для нужд Красной армии, что вызвало повсеместно массовые восстания, подавляемые самыми беспощадными мерами и сплошным избиением беззащитного и голодного населения;
4. вывозом хлеба за границу в количестве, обрекавшем население на голодную смерть» (4).

      Третьим способом борьбы с народом, которую последовательно и упорно вело советское правительство, стали жесточайшие гонения на Церковь, гонения на святыни народные, оказавшиеся возможными, в свою очередь, лишь благодаря повсеместному террору и голоду. Общеизвестно страшное по своему цинизму письмо Ленина членам Политбюро, в котором он отмечает, что покончить с сопротивлением «черносотенного духовенства» можно именно «сейчас, когда царит повсеместный голод», и единственный способ для этого — «расстрелять как можно больше» представителей церковной иерархии.
      «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним, — обличал богоборцев патриарх Тихон, — ежедневно доходят до нас известия об ужасах и зверских избиениях ни в чем не повинных людей, виновных разве в том, что честно исполняли свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и въявь, при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности...
      Все сие преисполняет сердце наше глубокою болезненною скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прощения...
      Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной» (5).
      От ста тысяч дореволюционных священников уже к 1919 году осталось всего сорок тысяч. В этом жутком состоянии антиправославного террора страна находилась непрерывно, год за годом. Как только в очередной раз выяснялось, что Россия быстро, несмотря ни на что, залечивает раны братоубийства, репрессий и голода, вовсе не собираясь отрекаться от веры предков и своей великой судьбы, власть вновь и вновь — расчетливо, цинично и беспощадно — ввергала народ в очередную кровавую мясорубку — будь то «коллективизация», «ежовщина» или «безбожная пятилетка». Все это сопровождалось безудержным шабашем русоненавистничества, безраздельно царившего в кремлевских верхах и агитационно-пропагандистском аппарате партии.
      «Будь проклят патриотизм!» — этот лозунг Троцкого яснее всего определял официальное отношение власти к собственной стране. Все большевистские вожди наперегонки хаяли русский народ, как будто это был побежденный, но все еще опасный враг *. Зиновьев призывал «подсекать головку нашего русского шовинизма», «каленым железом прижечь всюду, где есть хотя бы намек на великодержавный шовинизм...» Бухарин разъяснял соотечественникам: «Мы, в качестве бывшей великодержавной нации должны поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям» и требовал, поставить русских «в положение более низкое по сравнению с другими» (6).

      * Страшно подумать, но для многих из них это действительно было именно так, причем вполне осознанно.

      «Решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии», — провозглашал Сталин, как бы подводя итог всей этой вакханалии (7). И многочисленные проворные помощники спешили реализовать очередное гениальное указание вождя. Академик Покровский —- главный историк страны — требовал запретить само понятие «русская история»: как реакционное.
      «Русь! Сгнила? Умерла? Подохла? Что же! Вечная память тебе», — кликушествовали пролетарские поэты (Александровский), выполняя свой «интернациональный долг» (8).
      В отношении православия позиция властей была еще более жесткой. Один из соратников Дзержинского, чекист Рогов записал в своем дневнике: «Одного не пойму: красная столица и церковный звон? Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб — и крышка религии» (9). В 1928 году Сталин, начиная коллективизацию, жаловался в одном из своих интервью на «реакционное духовенство», отравляющее души масс. «Единственное, о чем надо пожалеть, — сказал он, — что духовенство не было с корнем ликвидировано».
      «Жалоба» «великого пролетарского вождя» была, конечно, услышана. В 1932 году была объявлена «безбожная пятилетка». К 1936 году планировалось закрыть последнюю церковь, а к 1937-му — добиться того, чтобы имя Божие в России вообще перестало упоминаться.
      Время, если и вносило коррективы в эту кощунственную кампанию, то лишь меняя обвинительную терминологию. Расстреливали же одинаково рьяно и быстро: в 1919-м — просто так или за «контрреволюцию», в 1937-м — за организацию, скажем, «церковно-фашистского центра» *. Казалось, ничто уже не спасет Россию от медленной, мучительной смерти —»равно физической и духовной. Но Господь судил иначе: страшное потрясение новой великой войны в очередной раз — вопреки всем человеческим расчетам — изменило русскую судьбу.

      * 21 сентября 1937 года Особой тройкой областного управления НКВД в Нижнем Новгороде по такому обвинению был приговорен к расстрелу митрополит Нижегородский Феофан (Туляков). Вообще же, только за один этот год исчезли без следа 35 русских архиереев, сгинув в кромешных недрах НКВД и ГУЛАГа.

НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМ

      СТРОГО ГОВОРЯ, советская власть никогда не была монолитной. Причем, это касается самого ее содержания, а вовсе не только скорпионьих междоусобиц «рабоче-крестьянских» кремлевских владык.
      Дело в том, что прямое порабощение народа — предприятие в России практически невыполнимое, поэтому методы непосредственного насилия сочетались у большевиков с активным идеологическим, агитационным воздействием. Для прикрытия своего губительного содержания такая идеология неизбежно должна драпироваться в одежды человеколюбия. Притом, чем более жестокой и человеконенавистнической становилась она в своей реальной повседневной практике, тем более «возвышенной», «идеальной», запредельной должна была быть ее официальная, пропагандистская цель.
      Именно так— используя псевдомессианские мотивы «последнего и решительного боя», спекулируя на естественном многовековом стремлении людей к «царству всеобщего братства и справедливости», разрушителям удалось обольстить русский народ, замутить и исказить его исконное христианское самосознание, искалечить и растлить соборную душу России, привычно, легко и быстро откликавшуюся на всякий мессианский зов. Народ согрешил, поверив лукавым вождям и лживым пророкам,— он поддался дьявольскому соблазну: собственными усилиями, без Бога построить «рай на земле».
      Только такая великая, всемирная, абсолютная цель могла в какой-то мере оправдать в глазах русского человека те неимоверные жертвы, которые год за годом требовала от него «пролетарская» власть. Только поверив, что все они необходимы для достижения окончательного, вечного мира и «всечеловеческого братства», мог русский человек, скрепя сердце, согласиться на утерю своих привычных ценностей. Многие из тех, кто громил древние святыни и безжалостно уничтожал «классовых врагов», делали это, искренне веря, что вот, еще одно, последнее усилие — и распахнутся сияющие ворота в то самое «светлое будущее», которое им так уверенно обещали.
По сути дела, доктрина коммунизма узурпировала, извратив и опошлив, те неисчерпаемые источники могучей религиозной энергии, которые веками питали русскую жизнь, обеспечивая духовное здоровье народа и величие державы.
      Но такая узурпация имела свои неизбежные «издержки». Главная из них заключалась в том, что — в своем большинстве — благонамеренные и доверчивые русские коммунисты принимали всерьез все провозглашенные лозунги. Они бесхитростно и рьяно стремились к созидательному труду, искренне намереваясь строить то сказочное царство всеобщего братства, о котором твердило «единственно верное» учение. Разрушительная, губительная сила дьявольского «совдеповского» механизма в этой вязкой благонамеренной среде слабела год от года, несмотря ни на какие усилия «посвященных» механиков, безраздельно, казалось, контролировавших все его важнейшие элементы.
      Практически сразу же после революции в административно-управленческом сословии СССР сложились две фракции, две различные партии, непримиримые по своему отношению к стране, в которой они властвовали. Одна часть искренне ненавидела Россию и ее народ, видя в ней лишь полигон для испытания новых идей или запал для взрыва «мировой революции». Вторая, в меру своего искаженного понимания, все же радела об интересах страны и нуждах ее населения. Борьба между этими фракциями длилась — то затихая, то разгораясь с новой силой, но не прекращаясь ни на миг, — вплоть до уничтожения СССР в 1991 году *.

      * Развал СССР, конечно, не прекратил, но лишь обострил эту борьбу. В новых условиях, в иных формах — она ведется и сейчас. И несмотря на внешние неудачи ревнителей возвращения России на свой исторический путь, пробуждающееся в обществе традиционное русское самосознание дает основание надеяться, что не до конца отринул нас Господь, что Святая Русь еще может воспрять во всей силе и славе своего державного величия!

      Великая Отечественная война стала в этой борьбе переломным этапом. Уже к концу 30-х годов созрели предпосылки для пробуждения русского патриотизма и национального самосознания народа, которым к тому времени два десятилетия кряду правили, от имени которого беззастенчиво выступали откровенные русофобы —- по большей части инородцы, превратившиеся в настоящий привилегированный, «эксплуататорский» класс. Когда же война со всей остротой поставила вопрос о физическом выживании русского народа и существовании государства — в национальной политике советского руководства произошел настоящий переворот.
      Нет, ни одна из догм официального коммунистического мировоззрения не была отвергнута, ни  даже слегка пересмотрена. Но реальное содержание «идеологической работы в массах» изменилось резко и принципиально, обретя несомненные национал-патриотические черты *. При этом — надо отдать Сталину должное — пересмотр осуществлялся решительно и целенаправленно во всех областях: от культурно-исторической до религиозной.

      * Срочно подыскивались соответствующие цитаты из творений пролетарских вождей. Но поскольку найти их у Ленина было просто невозможно, а Сталин ничего подходяще-программного сказать еще не успел, приспосабливались, используя что придется и обосновывая всплеск национально-патриотического усердия такими, например, старыми (еще дореволюционными, 1913 года) сталинскими тезисами: «В России роль объединителя национальностей взяли на себя великороссы, имевшие во главе исторически сложившуюся сильную и организованную дворянскую бюрократию». Вот уж воистину — было бы желание, а цитата найдется.

      Русская история и национальная культура из объектов глумления, грязных оскорблений и нападок вдруг превратились в объект почитания, вернулись на свое законное, почетное место. И, несмотря на то, что сделано это было весьма избирательно и непоследовательно, результаты не замедлили сказаться повсюду — на фронте и в университетских аудиториях, среди партийных функционеров и простых крестьян.
      Ученые вдруг заговорили о том, что «обличения русского народа» могут быть «по вкусу» лишь «тем историкам, которые не сумели понять глубоких дарований, великой умственной, социальной и технической энергии, заложенных в русском народе», что «насмешки... над невежеством и варварством русского народа» антинаучны, что подобные обвинения есть «злостный миф, заключающий в себе суждения большей части европейцев о России и русских людях...» Вдруг оказалось, что на подобный «обвинительный акт» у России есть достойный ответ, причем, «отвечает уже не наука, а вся многообразная жизнь русского народа» (10).
      Столь же серьезными были изменения и в области церковно-государственных отношений. 4 сентября 1943 года на совещании, проходившем в одной из загородных резиденций Сталина, было решено пересмотреть государственную политику в области религии. В тот же день в Кремле он принял специально доставленных по такому случаю из разных концов страны виднейших православных иерархов: патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), ленинградского архиерея митрополита Алексия (Симанского) и экзарха Украины митрополита Николая (Ярушевича).
      Сталин — подчеркнуто — начал беседу с того, что высоко отозвался о патриотической деятельности Православной Церкви, отметив, что с фронта поступает много писем с одобрением такой позиции духовенства и верующих. Затем поинтересовался проблемами Церкви.
      Результаты этой беседы превзошли всякие ожидания. Все до единого вопросы, которые были поставлены иерархами, говорившими о насущных нуждах клира и паствы, были решены положительно и столь радикально, что принципиально изменили положение Православия в СССР. Было принято решение о созыве архиерейского собора и выборах патриарха, престол которого 18 лет пустовал из-за препятствий со стороны властей. Договорились о возобновлении деятельности Священного Синода. В целях подготовки кадров священнослужителей решили вновь открыть духовные учебные заведения — академии и семинарии. Церковь получила возможность издания потребной религиозной литературы — в том числе периодической.
      В ответ на поднятую митрополитом Сергием тему о преследовании духовенства, о необходимости увеличения числа приходов, об освобождении архиереев и священников, находившихся в ссылках, тюрьмах, лагерях и о предоставлении возможности беспрепятственного совершения богослужений, свободного передвижения по стране и прописки в городах — Сталин тут же дал поручения «изучить вопрос». Он, в свою очередь, предложил Сергию подготовить список священников, находящихся в заточении, —и немедленно получил его, ибо такой список, заранее составленный, был митрополитом предусмотрительно захвачен с собой.
      Итоги внезапной «перемены курса» стали поистине ошеломляющими. В несколько ближайших лет на территории СССР, где к началу войны оставалось, по разным данным, от 150 до 400 действующих приходов, были открыты тысячи храмов, и количество православных общин доведено, по некоторым сведениям, до 22 тысяч! Значительная часть репрессированного духовенства была возвращена на свободу. Прекратились прямые гонения на верующих и дикие шабаши «Союза воинствующих безбожников», сопровождавшиеся святотатственным пропагандистским разгулом (11).
      Русь оживала. Церковь выстояла. В беспримерной по своему размаху и ожесточению войне с Православием богоборцы были вынуждены отступить *.

      * Необходимо отметить, однако, что «примирение» с властью далось церковной иерархии дорогой ценой компромиссов, безусловно, болезненных для православного сознания. В первую очередь, это касается участия священноначалия в кампании прославления Сталина, что было безоговорочным условием «примирения». «Глубоко тронутые сочувственным отношением нашего всенародного Вождя, Главы Советского Правительства И. В. Сталина к нуждам Русской Православной Церкви, приносим Правительству нашему общесоборную искреннюю благодарность», — писали «вождю всех народов» съехавшиеся в 1943 году на архиерейский собор епископы. Конечно, все это было вынужденным и не отражало их действительной точки зрения, но факт остается фактом — антихристианская диктатура в СССР не изменила своей внутренней сущности, она лишь приспособилась к новым условиям.

      Знаменитый сталинский тост на победном банкете — «за великий русский народ» — как бы подвел окончательную черту под изменившимся самосознанием власти, соделав патриотизм наряду с коммунизмом официально признанной опорой государственной идеологии *. Православному читателю будет небезынтересно узнать, что ни Гитлер, начиная роковую для него войну с Россией, ни Сталин, завершая ее столь знаменательным тостом, вероятно, понятия не имели о пророчестве, еще в 1918 году произнесенном в Москве блаженным старцем, схимонахом Аристоклием. «По велению Божию, — говорил он, — со временем немцы войдут в Россию и тем спасут ее (от безбожия —прим. авт.). Но в России не останутся и уйдут в свою страну. Россия же затем достигнет могущества больше прежнего» (12).

* Роль национального чувства в таком тандеме была, безусловно, второстепенной. «Догматы» коммунизма оставались незыблемыми, но все же, все же...Державная инерция русского самосознания пробила себе дорогу даже сквозь их откровенно русоненавистнические заросли. Это был первый признак того, что дни режима сочтены, сколь бы мощным и неколебимым ни выглядел он со стороны.

      Могущество СССР как геополитического преемника Российской Империи после второй мировой войны безусловно возросло до невиданных размеров. Внутри же его правящей элиты по-прежнему шла смертельная борьба «националистов» и «космополитов». Фракцию внутрипартийных «славянофилов» к этому времени возглавил Жданов.
      С 1944 года он работал секретарем ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам, до этого десять лет совмещал работу в Центральном Комитете с руководством Ленинградской партийной организацией, имел широкие связи, крепкий «тыл» в партийных низах и являлся одним из самых влиятельных советских вельмож. В 1946 году Жданов выступил с резким осуждением «безродных космополитов», что — применимо к области мировоззрения и культуры — означало признание глубинных, многовековых национальных корней русского самосознания. В развитие этих новых идеологических установок ЦК в том же году принял ряд постановлений, «канонизировав» таким образом процесс «разоблачения и полного преодоления всяких проявлений космополитизма и низкопоклонства перед реакционной культурой буржуазного Запада».
      Торжество «националистов» оказалось, однако, недолговечным. Главным противником Жданова во внутрипартийной борьбе был всемогущий Берия. И если в прямом столкновении он проиграл, то в области тайных интриг удача оказалась на его стороне. Два года спустя, когда Жданов умер, Берия использовал замешательство противников для того, чтобы «раскрутить» в Ленинграде — главном оплоте внутрипартийного национализма — грандиозный процесс по типу довоенных судебных инсценировок, под прикрытием которого попытался осуществить чистку партийного аппарата от «перерожденцев-националистов» *. И хотя внешне все это выглядело иначе, есть серьезные основания предполагать, что реальная подоплека событий была именно такой.

      * Любопытно, что «цивилизованный мир», приходивший потом в негодование по поводам гораздо более мелким — будь то суд над Гинзбургом, Щаранским или гонения на Буковского — этот процесс, один из крупнейших по числу расстрельных приговоров, просто не заметил. Даже эмигрантские газеты оставили его без особого внимания. А зря!

      В 1955 году в солидном американском журнале US News and World Report появилась любопытная статья. Она содержала запись беседы с неким Николаем Хохловым, перебежчиком, «бывшим агентом советской секретной полиции», специально приглашенным для этой цели в редакцию. В ходе беседы Хохлов довольно откровенно описал развитие конфликта между Ждановым и Берией. По его словам, эпицентром столкновения стал «еврейский вопрос», ибо «евреи часто считают себя не только гражданами страны, где они проживают, но и членами международного сионистского движения... Жданов и его группа не могли этого им простить. Поэтому он и некоторые другие начали против евреев борьбу».
      Далее Хохлов сказал, что как только Жданов умер — Берия и Абакумов немедленно организовали процесс в Ленинграде. Они говорили, что в составе группы, обвинявшей евреев в космополитизме, не настоящие коммунисты, по «русские шовинисты». В результате лица, занимавшие очень высокие посты, попали под суд. Некоторые были расстреляны, другие посажены в тюрьму» (13).
      Стоит добавить, что вряд ли будет разумным безусловно принимать на веру все сказанное и делать какие-либо категорические выводы. Скорее всего ход внутрипартийной борьбы был далеко не так прост и однозначен, но достоверно проследить его извилистый путь в таинственных глубинах огромного государственного аппарата советской империи почти невозможно *. История КПСС хранит множество тайн, и не исключено, что их содержание известно лишь живым свидетелям — а много ли осталось таких? Как бы то ни было, но последние годы сталинской эпохи стали ареной новой вспышки противостояния.

      * После «ленинградского дела» минуло лишь несколько лет, когда «космополит» Берия вдруг затеял — на этот раз в Москве — «дело кремлевских врачей», переполошившее весь мир своей «антисемитской» направленностью. Впрочем, не менее убедительна и та версия, которая предполагает, что конечным результатом интриги, развернувшейся вокруг этого процесса, должно было стать падение самого Берии.

      Весьма показательно, что на этот раз она захватила не только Россию (СССР), но и вассальные государства «социалистического лагеря». Так, совершенно неожиданно для всех, осенью 1952 года в Праге был арестован ряд высокопоставленных партийных функционеров. Мгновенно состоявшийся суд был суров — тринадцать подсудимых были приговорены к высшей мере наказания и немедленно расстреляны как участники «сионистского заговора». Сенсацией стал национальный состав осужденных, одиннадцать из которых были евреями. Впервые с момента революции «проклятый вопрос» открыто становился в повестку дня. На официальном партийном жаргоне это прозвучало так: «Сионисты и правительство Израиля являются агентами американского империализма».
      Бессмысленно гадать, насколько согласованными были действия чехословацкого лидера Готвальда со Сталиным, какова вообще личная роль того или иного действующего лица этой исторической драмы *. Но московский процесс «кремлевских докторов», начало которому положило заявление ТАСС от 13 января 1953 года и который, с определенной точки зрения, был просто «братом-близнецом» пражского судилища, должен был, похоже, ознаменовать собой окончательную победу «национал-большевизма» уже во всемирном масштабе. В этой связи весьма знаменательной кажется чрезвычайно своевременная (для некоторых) смерть «вождя мирового пролетариата», последовавшая 5 марта, и почти одновременная с ней (14 марта) кончина Клемента Готвальда. Эта внезапная развязка стала в то же время исходным моментом идеологического реванша и торжества «классического» интернационального коммунизма, довольно быстро восстановившего свои пошатнувшиеся было позиции...

      * Всего за несколько дней до своей смерти Сталин распорядился напечатать в газете «Красная Звезда» заявление о том, что борьба против сионизма «не имеет ничего общего с антисемитизмом. Сионизм — враг трудящихся всего мира, евреев не менее, чем не-евреев». (Цит. по книге Дугласа Рида «Спор о Сионе», с. 412).

      Близилась новая эпоха — эпоха хрущевской «оттепели».